Напряжение - Страница 123

123

— А вы знаете, почему наш поселок называется Фальшивым Геленджиком? — спросил Чупреев.

— Представьте, нет. Я как раз думала, что у него какое-то странное название, но все забывала кого-нибудь спросить. И правда, почему?

— Вообще-то дословно «Геленджик» переводится как «Белая невеста»…

— Вот как? — удивилась Нина Гавриловна. — И это имеет под собой какую-нибудь почву?

— Да. Когда-то турки увозили отсюда в свои гаремы белых женщин. Ну а Фальшивый… Во времена русско-турецкой войны адмирал Нахимов решил заманить в ловушку турецкую эскадру. Русские корабли стояли в Геленджике, морской крепости. Нахимов приказал все огни притушить, а здесь на берегу — тогда еще этого селения не было — ночью разжечь костры. Турки и попались. Они решили, что это и есть Геленджик, подошли и начали обстреливать пустынный берег, а Нахимов вывел свой флот, запер турок в бухте и всех их потопил…

— Интересно…

— Еще как! — язвительно проговорил Чупреев. — До умопомрачения… Только все это враки!

Нина Гавриловна недоуменно подняла брови.

— Да, да, вранье. Эту занятную историю я слышал от одного разбитного малого — экскурсовода, каких здесь тьма-тьмущая. Экскурсоводам ведь-что нужно — чтобы их слушали разинув рты. Представляете… — Чупреев остановился, вскинул руку и заговорил быстро, изменив голос: — Вот отсюда, с этой башни, высотой шестьдесят семь метров, бросилась в пучину моря княжна… А здесь прекрасный юноша, узнав об измене возлюбленной, превратился в камень, и с тех пор… — Чупреев откашлялся и продолжал: — Легенды, легенды… И с Нахимовым тоже легенда, сочиненная для отдыхающих простачков. На самом деле война с турками закончилась гораздо раньше, чем построили крепость Геленджик. Так что никакой войны уже не было, и Нахимов не мог завлекать турок. Все гораздо прозаичнее. Солдатам в новую крепость русские суда подвозили, как принято теперь говорить, довольствие. А Геленджикская бухта по очертаниям и правда очень похожа на эту. Не помню, как она называлась раньше, — Мезыбь, кажется. Здесь ведь были горцы, черкесы, и селение у них здесь было. Ну а маяков тогда еще не поставили, побережье малознакомое, и капитаны путали Геленджик с этой бухтой… Может быть, и сажали судна на мель, кто знает…

— Чего это вы ополчились на легенды? — запальчиво спросила Нина Гавриловна. — В них столько романтики, красоты. А это все любят, и я тоже. Разве вы не любите красоту?

— Люблю, но не в истории. История не может состоять из одних легенд. История — это прежде всего правда, и неприукрашенная правда.

— А белые невесты — тоже легенда?

— О нет. Но не думайте, что белых невест похищали на вороных конях черноокие юноши. Этих невест бичами сгоняли на корабли, набивали трюмы до отказа, а потом полуживых раздавали в гаремы… Разве это красиво?

Некоторое время они шли молча, пока Нина Гавриловна не сказала:

— Посмотрите, какая прелесть: кизил. Все красно!

Чупреев набрал горсть ягод, пересыпал их в мягкие ладони Нины Гавриловны.

— Что за природа! Все здесь съедобное, все растет само по себе. Грецкие орехи — пожалуйста, алыча — пожалуйста, кизил… И никто не караулит это добро. Сюда бы заготовителей! Надо будет, пожалуй, взять патент на это предложение, как вы считаете? Половина премии вам.

— Я даже согласна на тридцать процентов.

— Скромно. Но вам нельзя даже тридцать.

— Почему?

— Ваш муж увидит у вас капитал и спросит откуда, — шутливо сказал Чупреев. Он остановился, упер руки в бока и, нахмурив брови, грозно и вопросительно посмотрел на Нину Гавриловну: — Да, откуда?

— А я скажу, что шли мы однажды с одним молодым человеком…

— Разве он у вас не ревнивый?

— О, еще какой ревнивый! Не Отелло, а прямо десяток Отелло…

Так, болтая, они прошли почти весь путь. Чупреев шутил, рассказывал, как сдавал зачеты, в лицах изображал разговор профессора со студентом, который проваливается на экзамене. Потом вспомнил, как однажды он решил посвятить себя артистической деятельности и был изгнан «за отсутствием ярко выраженных способностей…». Нина Гавриловна смеялась и не могла понять, что в его рассказах правда, а что вымысел.

Стало жарко, и она сняла пелерину. Круглые загорелые плечи поблескивали от пота.

Неожиданно Чупреев свернул с тропинки, увлекая за собой Нину Гавриловну в чащу. Густая листва скрыла солнце, стало свежо. Сумрак, лесная тишина создавали ощущение неуверенности, таинственности, и женщина почувствовала себя неспокойно. Но Чупреев шагал вперед, пока перед ними неожиданно не раскрылась поляна, посреди которой стояло странное сооружение, напоминавшее дом, сложенный из серых каменных, плит, массивных, тяжелых, без окон, с одной лишь круглой дырой в центре.

— Вот вам и дольмен, что значит «каменный стол», — удовлетворенно проговорил Чупреев. — Хорош столик? Знаете, сколько ему лет? Этак тысяч десять! В нем хоронили старейшин племени во времена бронзового века.

— А дыра зачем?

— Чтобы душа могла ходить гулять и возвращаться. — Чупреев пролез в отверстие и выглянул оттуда. — Я сейчас буду вместо души…

— Что же там внутри?

— Пусто. Хотите сюда?

— Нет уж, я лучше останусь здесь.

Чупреев выбрался обратно. Они присели на траву, развернули завтраки, и Чупреев принялся увлеченно рассказывать о загадках этих древних сооружений, до сих пор не разрешенных учеными. Нина Гавриловна слушала с любопытством и поражалась, откуда он так много знает о дольменах, о которых она никогда не слышала, хотя и отдыхала в Геленджике несколько лет.

123