Напряжение - Страница 128

128

— А старую одежду он где чинил? В ателье?

— Старую?.. Вы думаете, у него было много старья? Ошибаетесь. Он только начинал жить. Хотя… Постойте… Он отдавал перешивать какому-то мастеру пиджак. Коричневый у него был пиджак в темную полоску. Но кому, хоть убейте, не знаю.

— Пиджак? — заинтересовался Шумский. — А перешивать брюки он не собирался?

— Господи, спросили бы что-нибудь попроще, — устало проговорила Назарчук. — Вы заставляете вспоминать вещи, о которых я могу ничего не знать. Я же не жена ему была! И не ходила за ним по пятам.

— Что поделаешь, такая у нас работа, — шутливо сказал Изотов. — Все-таки подумайте.

— Думать-то нечего… Я вспомнила один разговор… Жорж еще смеялся, что получил от тетки из Ташкента брюки. Старуха, наверно, забыла, как он выглядит, и прислала штаны на толстого мужчину…

— Не эти ли? — спросил Изотов, раскрывая сверток.

Женщина с любопытством взглянула на брюки и отвернулась.

— Он мне их не показывал, может быть, эти.

— Значит, по-вашему, он мог отдать их частнику?

— А почему бы и нет? Наверное, мог…

— Ну что ж, и на том спасибо, У тебя еще вопросы есть, Алексей Иванович?

Шумский выразительным взглядом показал, что ему Назарчук больше не нужна, и Изотов отпустил ее.

— Ну, какое впечатление у тебя осталось?

— Приятная женщина, ничего не скажешь, — уклончиво ответил Шумский. — Однако надо работать. Отправляйся-ка на станкостроительный, а я поеду в эстраду.

13

В списках уволенных из Ленгосэстрады за два с половиной года значилось 83 человека. Шумский просмотрел личное дело каждого. 78 папок сдал обратно в архив, оставив личные дела аккордеонистов. Теперь надо было посмотреть, кто из аккордеонистов женат и какого возраста. И еще Шумского интересовали фамилии, начинавшиеся с «П» или «И».

Три дела пришлось отправить за остальными. Остались два — Иноземцева и Потапенко. Иноземцеву Семену Викторовичу было тридцать два года. Его жена, Зинаида Алексеевна, не работала. Аркадий Игоревич Потапенко был пятидесятичетырехлетним холостяком, и это смутило Шумского. Но имя! Не такое уж оно распространенное. И потом — А. И. Если это тот Аркадий, о котором упоминала Назарчук, то что могло связывать двадцатидвухлетнего парня с пожилым человеком? Любовь к музыке? Но никто, кроме Назарчук, не говорил о ней. И в вещах Красильникова не было ничего, что бы подтверждало эту любовь.

Личное дело Потапенко было тощим. Анкета и несколько приказов:

...

«За появление на концерте в Выборгском Доме культуры в нетрезвом виде объявить Потапенко А. И. выговор»; «За неявку на праздничный концерт в Доме культуры энергетиков и срыв программы объявить Потапенко А. И. строгий выговор».

Последним приказом Потапенко был уволен

...

«за систематическое нарушение трудовой дисциплины и аморальное поведение».

Прихватив личное дело, Шумский поехал на Васильевский остров. На 19-й линии, неподалеку от Малого проспекта, он вошел под арку большого серого здания и спустился по щербатым, перекошенным ступеням в полуподвал, где помещалась домконтора.

Рыхлый, с бабьим лицом управхоз, узнав, что Шумский интересуется Потапенко, сказал коротко:

— Скандальный мужик.

— Вот как? Чем же он вам досадил?

— Чем? — Управхоз поскреб большим пальцем редеющую макушку. — Да вот жильцы из нижней квартиры завалили жалобами. Пьянки у него по ночам, спать мешают: шум, музыка — потолок пляшет. А мы разбирайся…

— И что же вы делаете?

— А что мы можем? У нас руки связаны. Будь моя воля, я бы с такими… — Управхоз сжал кулачище, помахал. — А тут — вызовешь, постыдишь, а он еще и куражится: не имеете права, я буду жаловаться… В общем, пришел — одолжение тебе сделал, и ты же сам вроде бы виноватым перед ним остался. Ну раз человек по-хорошему не понимает, мы все заявления соседей собрали — и участковому.

— Кто у вас участковый?

— Лейтенант Малахов, Петр Владимирович. Тут еще Потапенко сам нам заявление подал, печь у него дымит, а у меня, как на грех, печник запил. Что ты будешь делать? Уж неделю не выходит на работу. Можно, конечно, уволить. А кого брать? Сами понимаете, профессия сейчас редкая. Вот и маюсь без печника… А Потапенко какое дело до наших трудностей? Явился вчера под мухой, скандал закатил, как на базаре.

— Одним словом, вы друг друга из виду не упускаете, — сказал, улыбаясь, Шумский. — Ну а где он работает?

Управхоз постучал в стенку.

— Это мы сейчас установим, один момент…

Тотчас явилась паспортистка с домовой книгой, и управхоз начал листать страницы, приговаривая: «Это мы сейчас…»

— Вот, служил в эстраде, уволился. Устроился в кинотеатр «Художественный», тоже уволился… Полтора месяца проработал, — сказал он, взглянув укоризненно на Шумского. — Дальше… Клуб вагоноремонтного завода. Уволен. Два месяца… Видите, подлец, что делает. Устраивается на работу, волынит два-три месяца и увольняется. Бездельничает, пока участковый не вспомнит о нем, тогда снова устраивается куда-нибудь.

— На что же он живет?

— Кто его знает… Музыканту не так уж трудно заработать. Тут сыграл на свадьбе, там уроки дал и, глядишь, сыт. А еще поговаривают, — управхоз понизил голос, придвинулся к Шумскому, — будто шьет он.

— Что?! — Шумскому показалось, что он ослышался. — Повторите, что вы сказали.

Управхоз не ожидал и не понял, отчего проявился вдруг у следователя такой интерес к его словам, стушевался и стал сбивчиво объяснять, что это покамест слухи, ничем не подтвержденные, и исходят они все от тех же соседей, которые по злобе могут и придумать и оболгать человека.

128