Напряжение - Страница 22

Один раз у нас зашел разговор о жизни. Вот живет человек, работает, переживает неприятности, радуется, если ему в чем-то повезло… А для чего все это?

Зинка не задумываясь сказала, что человек живет потому, что он родился, просто так, ни для чего. А раз он родился, он должен урвать у жизни как можно больше удовольствия.

Я совсем несогласна с ней. Каждый живет, чтобы оставить после себя что-то заметное: один построит машину, которой до него не было; другой напишет книгу, и ее будут читать после его смерти; третий придумает новый, более удобный способ, ну, например, пилить дрова или варить асфальт… Человек сам не замечает, что стремится к этому. Так или нет?

А Лена заявила, будто все, о чем я говорила, способны делать только особые, выдающиеся люди. Обычные люди могут оставить после себя только ребенка — сына или дочку, которые вырастут и, может быть, станут выдающимися. А если не станут, то тогда такими будут их дети или внуки.

Совсем зашла я в тупик от Ленкиных рассуждений. Неужели же след в жизни оставляют какие-то совсем особенные, ни на кого не похожие люди? Неужели все, кого я знаю, ничего полезного не сделали? Нет, что-то тут не то.

Чтобы доказать Лене, что она не права, я стала называть фамилии людей, которых все помнят и все любят и которые не были какими-то особенными людьми, А Ленка захлопала от радости в ладоши: «Раз ты помнишь их фамилии, — значит, они уже не обыкновенные люди, а выдающиеся».

Может, это и так, а?

Тогда мы долго спорили, какого же человека можно считать при жизни выдающимся, и мечтали, что сами будем делать, когда станем совсем взрослыми. А вы разговариваете так?

Я не усыпила тебя своими бесконечными разговорами, Зойка? Наверно, да. Поэтому заканчиваю. Пиши, дорогая моя. Целую.

Маринка.

P. S. Да, знаешь, кого я вчера встретила на улице? Козыря. Ты, конечно, его не видела, но помнишь, я тебе о нем писала. Он месяц назад вышел из тюрьмы и порвал со старым окончательно. Я только вчера узнала что его зовут Толя, а фамилия Березин. Он мне показал паспорт. Устроился работать на завод электромонтером. Очень мне обрадовался и обещал зайти. Вот какие встречи бывают! Я никого из тех не хочу видеть, а его мне было приятно встретить, несмотря ни на что. Вот как.

Марина.

Марина Гречанова — Зое Бакеевой

Ленинград, 12 апреля 1935 года

Зоенька! Эта открытка — лишь напоминание о себе. Ты обиделась на меня, да? Скажи откровенно. Не надо. Я не хотела тебя обидеть. Просто хотелось поделиться с тобой своими мыслями.

Если все-таки захочешь, черкни. Буду ждать. Поздравляю тебя с наступающим праздником 1 Мая. Пусть исполнятся все твои желания.

Марина.

Зоя Бакеева — Марине Гречановой

Оренбург, 18 мая 1935 года

Маринка! Я не думала обижаться на твое письмо. Просто мы немного подросли и на некоторые вещи смотрим по-разному. Так и должно быть. Одинаковых людей не существует. Мама тоже так считает. О папе и о колхозниках (странно, ты, кажется, ставишь здесь знак равенства?) я не хотела говорить с пренебрежением. Тебе, наверное, показалось. Но ведь действительно, чтобы понимать искусство, надо его знать, изучать. Мало несколько раз посмотреть одну и ту же пьесу. Нужно уметь ее видеть, чувствовать, знать подтекст и понимать его. А это дано не каждому, в этом наше с мамой твердое убеждение. С Петром я попробовала говорить на эту тему, но он не захотел думать.

Знаешь, Маринка, я сейчас переживаю драму: с Петром мы расходимся, как в море корабли. Он оказался довольно пустым и ветреным мальчишкой. Как тебе нравится, заявил, что у меня дурной и прижимистый (это у меня-то!) характер. Мне кажется, что это был ход. Я заметила, что он начал ухаживать за Риткой Гоголевой из 9. Есть у нас такая красавица писаная, как все считают, а в общем-то ничего особенного.

Как-то встретила я их на улице: идут под ручку, смеются. Я не подала вида, что разозлилась. А пришла домой — разревелась. Мать испугалась, стала утешать. Она сказала, что я не сумела его удержать. Это тоже искусство — удержать около себя молодого человека. А вообще я о нем и слышать не хочу. Он — ничтожество. И выйдет из него солдафон, я уверена. Но все-таки, Маришка, ужасно неприятно разочаровываться в человеке.

Кончу десятилетку, поеду в театральный институт, в Москву или Ленинград. Папа не очень одобряет мой выбор, думает, что за год все еще переменится. Но мы с мамой его обломаем. Мама-то спит и видит меня будущей актрисой.

Из-за всех событий, которые у меня произошли за последние три месяца, я тебе и не писала. Все-таки переживания всегда много времени отнимают. Ну, а теперь все прошло. Я даже рада прекращению дружбы с Петром. Он мне не пара. Если вздумает снова ухаживать за мной, отошью.

У нас уже жара стоит. Послезавтра кончаем учебу. Потом испытания и последний, десятый. Скорей бы!

Козырь, которого ты встретила, не внушает мне доверия. Держись от него подальше. Я бы на твоем месте не давала ему своего адреса. Ну, да тебе виднее.

Где думаешь провести лето? Мы, как всегда, поедем на дачу на реку Илек. До свидания.

Твоя Зоя.

Марина Гречанова — Зое Бакеевой

Ленинград, 11 августа 1935 года

Милая моя Зойка! Ты уже приехала со своего Илека? Очень хочется, чтобы это письмо застало тебя. Мне так необходимо с тобой поговорить!

Ты советуешь «держаться подальше» от Толи. Это твое, пожелание я не выполнила и даже рада, что так получилось. Почему? Думаю, ты догадаешься.

26 июля (я даже число помню) появляется в общежитии молодой человек. Ходит по коридору, Гречанову спрашивает. Девчонки меня нашли, привели. Смотрю — Анатолий. Он заулыбался, обрадованный. Я тоже смеюсь: откуда, думаю, он взялся? Адреса-то я ему не давала, только в разговоре упомянула номер училища, а он сам долго разыскивал меня, — потому и не пришел сразу после встречи. А когда мы вышли на улицу, он признался, что очень часто вспоминал меня. А потом прищелкнул пальцами (у него такая привычка) и прибавил: «А ты совсем взрослая стала, Марина, и здо́рово похорошела».