Напряжение - Страница 42

Я рассказал Марине свой сон, думая, что она рассмеется. Но она молчала. С трепетом и невероятным стуком сердца я обхватил рукой Марину и склонил ее голову к себе на грудь.

Так мы просидели не шелохнувшись несколько минут. Я нагнулся и прикоснулся губами к ее щеке. Она сказала: «Не надо! Я сейчас уйду…» Но я чувствовал, что она не хочет уходить. Я поцеловал ее еще и еще раз… повторяя: «Я люблю тебя, Марина!.. Я не могу без тебя жить… Не могу…»

Она тяжело дышала, я видел, как горели ее глаза. Но она качала головой и говорила: «Не надо, Слава, не надо!..»

И вдруг сильным, резким движением она отстранилась, вскочила и побежала к дому.

Весь вечер она избегала меня, и мне пришлось вести разговоры с Майей и ее матерью. Эта беседа была бесконечной и изнурительной, ибо все вертелось вокруг одной довольно примитивной темы — о том, как выгоднее вести хозяйство. Сколько все-таки людей живет вот таким узким мирком! Ничего, кроме живота своего.

В четыре часа мы поднялись и пошли к пароходу.

Уже в городе я улучил минуту (когда Майя отошла), чтобы условиться с Маринкой о свидании. Сегодня в 9.30 мы встретимся у строительства оперного театра. Так хочется побродить с ней! После вчерашнего вечера во мне появилась уверенность, что я для нее что-нибудь да значу.

3 сентября.

Насколько все хорошо было позавчера, настолько все плохо сейчас. Сегодня мы в первый раз поссорились, и, кажется, серьезно. Что с ней происходит? Если бы кто-нибудь смог мне разгадать загадку. Или у нее такой взбалмошный характер?

Вчера я пришел на наше место. В 9.30 ее не было, Прошло пять минут, десять, пятнадцать, полчаса, час. Я ловил взглядом каждую проходящую женщину. Нет, не она… Хотел уйти и не мог. «Ну, еще пять минут», — назначал сам себе. Проходили эти пять минут и следующие… Несколько раз мне казалось, что вижу ее пальто, ее шапочку. И фигура ее, и походка… Это должна быть только она. Но девушка подходила ближе, и все рассыпалось.

Когда часы показали 11.30, я понял, что ждать бесполезно. Мне вдруг стало жалко себя. И сразу жалость сменилась тревогой. Наверняка что-то случилось. Она обещала — значит, должна была прийти.

Я побежал к общежитию, но пробраться внутрь не смог: не пустили.

Утром, вместо лекции, я опять помчался к двухэтажному домику. Мне сказали, что Марина на работе. У меня отлегло от сердца, но появилось новое чувство…

Я едва дождался конца смены и встретил Марину у проходной, как когда-то. Она на мгновение вспыхнула, увидев меня, но быстро овладела собой.

«Почему ты не пришла вчера? Что-нибудь случилось?» — спросил я сразу.

«Так… — неопределенно ответила она, — и потом мне нездоровилось».

«Так… — передразнил я, не выдержав, — и потом нездоровилось… Врешь ты, врешь, если бы у меня была температура сорок, я и то бы пришел хоть на минуту… Но тебе это не нужно. Ты играешь…»

Скажи что угодно, но говорить «так» — значит нисколько не уважать человека. Это меня и взбесило. Все, о чем я передумал вчера за два часа стояния на улице, что пережил за сегодняшнее утро, накопило во мне какую-то злобу к Марине. И я с радостью сказал это «врешь» и все, что накипело во мне.

Она побледнела, выпрямилась и проговорила, прищурив глаза: «Тебе никто не позволил разговаривать со мной таким тоном. Никто. Не можешь говорить спокойно — уходи. Я тебя не звала».

«Ах так! — вскричал я и заметил, как люди жадно прислушиваются к нашему разговору и готовы сомкнуть вокруг нас кольцо. — Хорошо… Теперь, кажется, я все понял. Я ухожу».

И пошел не оборачиваясь, не глядя под ноги и… ожидая, что она окликнет меня. Но я ничего не услышал… Больше я ее не увижу.

5 сентября.

Встаю, когда все спят, и прихожу, когда уже все спят. Не хочется показываться на глаза ребятам в таком состоянии. Все время думаю о ней, даже на лекциях.

До чего же все глупо получилось! Может быть, я до встречи у проходной что-нибудь сказал плохое, что-нибудь сделал? Перебирал в памяти все, что касалось ее. Никакого криминала не нашел.

Бог с ней. Она просто захотела от меня отвязаться. Но почему таким способом?

Сегодня в Москве начался шахматный чемпионат. Интересно, как будут играть Керес и Микенас? А в общем, даже следить не хочется.

6 сентября.

Все остается по-прежнему.

8 сентября.

Сегодня первое в учебном году воскресенье. Грустное воскресенье. Ребята чувствуют, что у меня что-то неладно. Притихли и не пристают. Я за это им благодарен.

Валится все из рук.

9 сентября.

Собственно, что произошло? Ничего. Ведь все осталось невыясненным. Вспылили, наговорили друг другу и разошлись. Я вел себя как мальчишка. Надо было спокойно поговорить.

Но идти к ней не могу. Я обижен. Ха-ха. А она? Ставлю себя на ее место. Она, наверное, тоже. Но я ведь мужчина? Я должен уступить.

Играли в шахматы с Джеком. Проиграл ему одну партию — мощный зевок слона. Джек сказал мне, между прочим, видимо связывая мой проигрыш с настроением: «Бросил бы ты, Славка, эту волынку. Раз женщина мучает — это плохая женщина. Плюнь, и все…»

Из этих глубокомысленных слов я понял, что Джек — знаток женщин и теоретик любви, Не говорю, что великий, но все-таки… Уж как-нибудь обойдусь без теоретика.

11 сентября.

Скучаю без нее. Но не иду. Назло. Стал кровожадным: раз мучаюсь, то и она должна мучиться. Поэтому вырабатываю в себе силу воли, чтобы не идти.

12 сентября.

Но, чтобы выработать силу воли, нужна сила воли. Заколдованный круг!

15 сентября.

Я понял, что комедия, которую пытаюсь играть, никому не нужна. Не могу без нее. Когда уяснил себе эту истину, стало легко и просто. Пошел в общежитие.