Напряжение - Страница 81

— Узнали? Мне важно было выяснить, как художник схватывает натуру по памяти. Умеет ли передать портретное сходство. Значит, умеет. А рисовал Русинов-Мартыненко.

— Как раз по этому поводу я тебя и вызывал.

Положив другой лист с портретиками, Дранишников встал за широкой спиной Арефьева.

— По словам Русинова, наиболее перспективные ученики Мёнига. — Выждал с минуту, упер палец в один из портретов, средний в нижнем ряду: — Как вам это нравится?

— Что ж, прекрасно, я думаю ты такого же мнения. — Арефьев запрокинул седую голову, пытаясь достать глазами Дранишникова; не достал. — Сядь, Олег Сергеевич, не прячься, а то я так шею могу сломать… Тут Русинов наверняка ошибается, но это уж не его вина, а скорее наша… Значит, закрепился, не даром мы с тобой трудились, а? — Засопел удовлетворенно, потер руки. — Значит, в любимчики попал? Молодец, молодец… То-то давно вестей не подает.

— Да, очень неожиданная и ценная информация… Вообще Русинов дал интересные сведения.

— А степень достоверности?

— Вполне удовлетворительная. То, что удалось проверить, вполне… Характеристика самого Русинова — положительная. Комсомолец, старший комендор на тральщике «Спрут», имеет благодарности. Тральщик затонул двадцать восьмого августа и а Таллинском рейде. Русинов считается пропавшим без вести. Биографические данные, полученные нами из Рыбинска, полностью совпадают с теми, которые сообщил он сам…

— Но что-то тебя смущает, да? — уловив в голосе Дранишникова какое-то колебание, спросил Арефьев.

— Смущает вот что. Он ошибся в дате — на день, — когда говорил о гибели тральщика, следовательно, в дате захвата фашистами Таллина.

— Хм. — Широкие брови Арефьева настороженно поднялись. — Это весьма существенно. И чем он объясняет неточность?

— Ничем, оговорился…

— Такую дату участнику событий забыть трудно.

— В том-то и дело… Естественно, возникает вопрос: Русинов ли перед нами? К сожалению, у нас фотографии Русинова нет. Ждать же, пока пришлют из Рыбинска, мы не можем. А решать, что делать, надо сейчас.

Помолчали. Из приглушенного динамика доносились марши. Арефьев отпил с гримасой глоток хвойного настоя.

— Любопытно, что преподавателя в своей детской школе он назвал правильно, — проговорил Дранишников, — хотя учился в тридцать седьмом году. Не, думаю, чтобы абвер имел такую исчерпывающую информацию о Русинове.

— Давай отойдем сейчас от деталей, — сказал в раздумье Арефьев, отставляя стакан и накрывая его бумажкой, — и посмотрим в целом. Попробуем вывернуть все наизнанку и определить, кому что выгодно. Предположим, что это дезинформация, — хлопнул ладонью по листу с портретами, — те двое с Русиновым тоже неугодны фашистам и по их заданию ликвидированы его руками. — Втянул голову в плечи, посопел. — Ну что ж, возможно… Сложный, конечно, ход, но допустим… Далее. Русинов, опять-таки предположим, по заданию абверу переходит к нам, сообщает неизвестные нам детали функционирования школы, чем немцы очень дорожат, и, наконец, раскрывает явку, то есть по сути дела рушит агентуру. Зачем? — посмотрел из-под очков на Дранишникова. — Только для того, чтобы войти к нам в доверие? Но не слишком ли дорогой ценой? Кто такой Русинов? Да никто, обычный связной, пешка на шахматной доске. Отдавать за пешку тяжелую фигуру, и не одну, а несколько… Нет, увольте, не будем оглуплять немцев, не такие уж они болваны.

Дранишников молчал, теребя пустую трубку, — Арефьев не курил и не выносил табачного дыма, особенно махорочного.

— А память… Память, замечу, прехитрая штука. — Арефьев снял очки, на переносице — красная полоска, глаза стали беспомощными. — У меня был случай, когда я забыл имя товарища, с которым учился и довольно часто встречался. Фамилию помню, а имя забыл, хоть убей! Несколько минут мучился, вспомнил, разумеется смеялся над собой, но… И здесь ошибка в дате может быть естественной погрешностью памяти. Это возможно. Тем более что в других вещах, для нас важных, ошибок нет.

— Все равно, ошибка есть ошибка, — хмуро произнес Дранишников.

— А общее впечатление о нем у тебя какое?

— Да в общем положительное, даже, я бы сказал, хорошее.

— Оно совпадает с моим. Он готов идти?

— Готов.

— Я думаю, это беспроигрышный вариант. Хотя, безусловно, известная доля риска есть. Давай-ка, Олег Сергеевич, прикинем, чем мы рискуем…

13. «СПРОСИТЕ МИХАИЛА НИКОЛАЕВИЧА…»

Скрип, скрип, скрип… Русинов прошел легкий, как игрушка, мостик со львами, миновал на Малой Подьяческой дом семь, успев заметить в окне второго этажа — четвертом справа — фанеру с подтеком синей краски. Можно было идти, но останавливаться не стал, покружил с час по тихим улицам и теперь снова оказался у дома. Посветив спичкой, увидел круглый эмалированный номерок с цифрой восемьдесят восемь на филенке. Гвоздь в косяке торчал — это тоже был благоприятный знак. Тогда Русинов дернул за грибок старинного звонка-колокольчика и спросил Михаила Николаевича.

— А кто это? — Голос глухой, вроде бы безразличный.

— Есть вести от брата, — сказал Русинов, берясь за медную ручку.

Отодвинулась тяжелая щеколда, звякнула цепочка. В щель брызнул свет керосиновой лампы.

— Неужто Семен жив?

Перед ним стоял мужчина лет пятидесяти пяти с крупной головой, высокий, чернявый, по первому впечатлению похожий на грузина; лицо небритое, в оспинах.

— Выходит, жив, коли вести шлет. — Русинов достал из кармана записную книжку, протянул марку.