Напряжение - Страница 116

116

Затрещал телефон. Звонил Быков — голос сильный, молодой, властный, — просил подготовиться и доложить о расследовании.

— Если можно, ближе к вечеру, Павел Евгеньевич, — сказал Шумский. — Все мои в разгоне.

— Хорошо, я сегодня допоздна, — согласился Быков.

6

Собрались в девятом часу. Изотов неторопливо выложил из папки ворох каких-то бумажек, сказал по обыкновению ворчливым тоном:

— Тридцать восемь и пять десятых Ольг Николаевн, будь они неладны. Правильно, Ольг Николаевн?

— Меня интересует, что за пять десятых, — улыбнулся Шумский.

— В жизни, или, как раньше говорили, в миру, — Ольга Николаевна, по паспорту — иначе. Как считать? Но не стоит ломать голову. Этой Ольге Николаевне шестьдесят четыре. Отпадает. Вообще после шестидесяти — шесть, от пятидесяти до шестидесяти — девять. Итого — пятнадцать. Этих — долой. Остаются двадцать четыре…

— Придется пока отложить и их, несмотря на блестящую статистику.

— Почему? — удивился, подняв белесые брови, Изотов.

— Потому что мне неприятно видеть, как маются люди, выполняя бесполезную работу.

— Ну не таи, чего у тебя там?

Вместо ответа Шумский протянул Изотову протокол допроса Гайдулина.

— Читайте оба, — кивнул он Чупрееву. — Тебе тоже пригодится.

В плотно исписанном листе были сильно подчеркнуты красным карандашом строчки.

...

«Девятнадцатого октября у меня день рождения. Отмечали в общежитии. Красильников сильно выпил, стал приставать к Валентине Ступиной, которая была со своим мужем Николаем Ступиным, моим другом. Чтобы избежать скандала, я увел Красильникова и сказал, что он не умеет ухаживать за женщинами. На это Красильников ответил, что умеет, и похвалился своим знакомством с Олей, артисткой цирка, которая недавно уехала. Красильников сказал, что был у нее в гостинице и их застал муж. Фамилии Оли я не знаю, Красильников ее не назвал. Название гостиницы тоже не знаю».

— Что-то здесь не того… — усомнился Чупреев. — Красильников же не пил. Это подтверждают все.

— Липа, — категорично заявил Изотов. — Во-первых, он не пил; во-вторых, по своему характеру он не стал бы приставать при всех к женщине; в-третьих, по этой же самой причине не будет он рассказывать о каком-то приключении человеку, с которым не так уж близок.

Шумский стоял, скрестив на груди руки, и насмешливо смотрел то на Чупреева, то на Изотова, покачивая головой:

— Ах какие же вы догматики и метафизики! Не ожидал. Учат вас, учат диалектическому методу, а вы… Не пьет — значит не пьет, и точка. А вот случилось так, что выпил, и даже сильно. Что же нам, бедным, делать? Закрыть глаза и сказать: «Не может быть»? А что такое водка и как она влияет на человека, я думаю, не мне вам рассказывать, не маленькие. И, кроме всего, надо учитывать, что неразговорчивый человек, выпив, становится болтливым, может быть, даже чересчур болтливым. Так бывает — не всегда, понятно? — кольнул Шумский. — Не всегда, но бывает. Я тут никаких противоречий не улавливаю. Скорее, наоборот, вижу лишний штрих в биографии Красильникова.

— Не знаю, — угрюмо проговорил Изотов, перечитывая протокол. — Придется заняться цирком, хотя Оля — это еще не Ольга Николаевна.

— Цирком займется Сережа… И еще одну любопытную деталь сообщил Гайдулин. У Красильникова есть двоюродный брат, который дважды приезжал с Дальнего Востока. Зовут его Игнатом, фамилия неизвестна. Гайдулин сказал, что у Красильникова с братом были какие-то нелады, ссоры. Из-за чего — неясно, но надо поинтересоваться. Вот пока все, пошли к бате, он ждет нас.

Кабинет у Быкова большой. На старинном дубовом столе, похожем на бильярд, пусто — все бумаги в сейфе, в углу. Чернильный прибор тоже старинный, бронзовой чеканки, с двумя гончими псами и стаканом для ручек. Ручки торчат перьями вверх, как штыки, но Павел Евгеньевич ими не пишет, прошел их век. Все бумаги он подписывает вечной ручкой с золотым пером, подаренной польскими коллегами, которые приезжали обмениваться опытом.

— Заходите, рассаживайтесь, — пригласил Быков, вставая из-за стола.

Быков много лет в управлении. Здесь он поседел, погрузнел, здесь начал надевать очки, которые, впрочем, не носил, вытаскивая их из кармана лишь тогда, когда надо было что-нибудь прочесть. Его любили, называли заглазно батей, но и побаивались: он бывал крут и резок.

Докладывал Шумский. Быков слушал, положив на зеленое сукно тяжелые, с синевой руки. Изотов держал на коленях папку и чертил квадратики; Чупреев ковырял под ногтями разогнутой скрепкой.

— Итак, что представлял собой Красильников, мы более или менее знаем, — сказал Быков, подняв крупную голову. — Одинокий, скрытный, скуповатый, способный, но не сверх меры работящий, общественно пассивный. Что это нам дает? Немного. Очень немного. Такие люди есть, они незаметны, о них трудно что-либо сказать. И все же я считаю, что группа выбрала, пожалуй, единственно правильный путь, по крайней мере на сегодняшний день. Как видно, женщины играли не последнюю роль в жизни Красильникова… Показание… — Быков поднял руку и пощелкал пальцами.

— Гайдулина, — подсказал Шумский.

— Показание Гайдулина в этом плане весьма любопытно.

— Но это же очень зыбко, Павел Евгеньевич, — не отрывая карандаша от квадратиков, проговорил Изотов. — Прямых подтверждений о его чрезмерном увлечении женщинами нет. Только две фотографии. И то одна нам уже неинтересна.

— Зыбко? — Быков покраснел, метнул сердитый взгляд на Изотова, налег грудью на стол. — Незыбко у строителей, когда они заколачивают сваи в землю, у них под ногами твердо, а у нас — все зыбко. Любое дело, которое мы начинаем, Виктор Никанорович. Так что не будем об этом говорить. Вы думаете, все женщины обязательно дарят свои фотографии любимым? Отнюдь не все.

116