Напряжение - Страница 149

К оглавлению

149

Перед Олегом опять закачался помпон.

— А что, Ирина Михайловна, хотели бы вы иметь таких папеньку и маменьку?

Золина пожала плечами и повернулась к Олегу:

— Странный вопрос. Я об этом не думала. А вы?

— О, если бы меня заставили у них жить, я сбежал бы в первый же день. Куда угодно, к черту на рога…

— Чем же они вам так насолили?

— Когда я пришел, мне показалось, что там произошло убийство. Во всяком случае, в квартире должен был лежать покойник. Вам не показалось?

— Нет.

— А я от этого впечатления не мог отделаться все время.

— Но почему же?

Помолчав, Олег ответил:

— Я помню, когда у нас умер отец. — Даже мысленно он никогда не возвращался к тем траурным дням и сейчас говорил, против воли, поддавшись настроению. — Он был сравнительно молодым и умер для всех неожиданно: забежал домой пообедать, торопился, времени оставалось полчаса. Сел за стол и… Неожиданная смерть страшнее и больнее для окружающих. Только что рядом был человек, думал, говорил, смеялся, строил планы и вдруг… Не человек, а тело, вещь. Мать его любила… ну, как вам сказать… «безумно» — противное слово. Она любила его по-настоящему, так, как должны любить друг друга муж и жена. И ни до похорон, ни на похоронах, ни после у нас не было плача, стонов, истерик… А тут — из-за трехпроцентных бумажек, медальона, шелковых трико…

— Но люди по-разному относятся к своему горю.

— Это несравнимые события, — резко, почти грубо сказал Олег.

— Вы меня не поняли. Я хочу сказать, что о человеческих поступках нельзя судить по внешним проявлениям. Надо знать суть. Эти люди всю жизнь работали, и работали много, пятнадцать лет, на Крайнем Севере…

— Как бы там ни было… Не знаю, смогу ли я точно выразить свою мысль, но я убежден, что люди, которые корчатся в судорогах от пропажи своего барахла, пойдут на все, чтобы и накопить его. Они проявят всю свою изобретательность, они пренебрегут этическими нормами… А имя этому — стяжательство. У стяжательства и той же кражи природа одна, корень один. И то, и другое — ростки от одного корня.

— То есть вы зачисляете этих людей в преступники?..

— Нет, конечно. Но при каких-то благоприятных условиях они не постесняются нарушить закон. Вот из-за этой-то общности — верите? — не очень хочется разыскивать преступника.

— Но придется.

— Я не о том. Конечно, это мой долг. Но я — человек, а не электронная машина. Одному хочется помочь, другому — нет, а право на чувство еще никто не отнимал. Вот была недавно кража, на Десантной. Я не с вами тогда выезжал на место происшествия. Встречает седая, сгорбленная старуха, Краева ее фамилия. Не слышали? А мне это имя почему-то знакомо. Так вот, кража там приличная, а она за вызов извиняется, говорит: не стала бы беспокоить, да жалко одну маленькую вещицу — кольцо. Чепуху оно стоит, но дорого как память. Оказывается, ее мужа, профессора, в тридцать восьмом посадили. Ее же — в двадцать четыре часа выселили. Теперь вот вернули, квартиру дали, пенсию. За все те годы она вещи распродала, раздарила, растеряла, а кольцо берегла: муж его подарил, когда они еще студентами были.

— Неужели вы способны поддаваться на подобную сентиментальную чушь? — сказала Золина все так же мягко и бесстрастно.

— Сентиментальная чушь? — Олег все еще не мог окончательно разобраться, дразнит она его или они не понимают друг друга. — Ничего себе сантименты…

— Я — юрист, Олег Васильевич, и вы, между прочим, тоже, а юрист обязан соблюдать закон, не примешивая к нему свое собственное «я». Пока закон предусматривает…

Олег устало откинулся на спинку жесткой скамейки. Он больше не слышал Золину, а видел лишь красный помпон на сером фоне. И ему померещилось, будто это вовсе не шарик, собранный из алых шелковые нитей, а фонарь уличного светофора, в котором зажегся красный…

5

Олег просматривал протоколы показаний, когда пришел Гуляшкин.

— «Купец» накрылся, — с сожалением сказал он, садясь на край своего стола, и вынул грязную, мятую пачку «Авроры». — Третьи сутки не ночует дома. — Из пачки густо сыпался табак на брюки, на пол.

— Найдется, — спокойно ответил Олег. — Куда он денется. А Брянцев что?

— Баламутный какой-то Брянцев. То ли крутит, то ли взаправду ничего не знает… Короче, шестнадцатого и семнадцатого Говорков не работал.

— А сегодня? Ты не спросил?

— Сегодня тоже не появлялся. Запил, говорят.

— Все правильно. Вот смотри. Показания дает маленькая девочка, восьми лет: «Я учусь в первом классе во вторую смену. Занятия начинаются в 13.30. Сегодня, 25 апреля, я вышла из дому, как всегда, десять минут второго. Когда я спускалась с четвертого этажа, то увидела на площадке между четвертым и третьим этажами, у окна, двух дяденек. Сколько им лет, сказать не могу, так как не знаю. Но они не старые. Один — высокий, в черном пальто, в светлой кепке; на шее — шарф в клетку коричневого цвета. Другой — ниже ростом. Он стоял ко мне спиной, и я его не запомнила. Когда я проходила мимо, то увидела, что высокий прячет в карман большую связку ключей». — Олег жирно подчеркнул красным карандашом слова: «высокий, в черном пальто, в светлой кепке; на шее — шарф в клетку коричневого цвета». — А вот что показывает Доломидзе из двадцать первого: «Около двух часов дня в мою квартиру кто-то позвонил. Я открыла дверь. Передо мной стоял высокий молодой мужчина лет 23—24 в черном пальто, в шапке-ушанке под котик. Еще я заметила клетчатый коричневый шарф, который выбился из-под пальто. Лицо у мужчины было бледное; скуластый, брови черные. Он спросил, здесь ли живет Бубенцов. Я ответила, что Бубенцов здесь не живет и никогда не жил и что на нашей лестнице таких нет. Он извинился и сказал, что, наверное, спутал адрес».

149