Напряжение - Страница 32

Сразу я, конечно, ничего не могла сказать в ответ на его предложение, а он и не торопил.

Вот, Зойка, какой у меня дядя Паша. Умница. Я его за это люблю, моего доброго, замечательного дядю. Он всегда все обдумает, разберет по косточкам, а потом решит, да так просто, будто и голову ломать не нужно было. Он не стал мне говорить, почему следовало бы переехать в другое место, но я поняла, что он уже об этом думал, наверное, ночью, а не сейчас вдруг предложил. И недаром он спросил об Анатолии, точно проверял себя. Да, мне лучше уехать!

Вечером я сказала дяде Паше, что решила ехать. Он как-то грустно вздохнул, но тут же объявил, что завтра же мы пойдем к Григорию Афанасьевичу.

Сегодня я выкупила туфли и принесла в общежитие. Зинка не удержалась, чтобы не подцепить: «Что, не успела продать?» Вот ведь какая. Она и в самом деле была уверена, что я их украла. Гадина. А я не удержалась и сказала, что пять дней стояла на рынке, но на такую дрянь никто и смотреть не хочет, даже утильщики. Она чуть в обморок не упала и захныкала, утирая сухие глаза платочком. Когда увидела, что я собираю вещи, притихла. Девчонки стали меня уговаривать остаться, не обращать внимания на психа, то есть на Зинку, но я сказала, что заявление уже подписано и я ухожу.

Вот, кажется, и все пока, Зоенька. Не письмо тебе написала, а целый роман. Ответ от тебя буду ждать. Если сразу напишешь, успею наверняка получить. Напиши о себе. Ты ведь скоро кончаешь школу. Не передумала ли ты поступать в театральное училище? Может, я сумею проездом повидать тебя! А ты хочешь меня видеть? Ну, целую тебя, моя дорогая.

Марина.

Зоя Бакеева — Марине Гречановой

Оренбург, 5 мая 1936 года

Марина! Твое толстое письмо от 21-го получила и спешу ответить, чтобы мое послание застало тебя. Как ты понимаешь, я рада, что у тебя все так обошлось, что ты наконец сама поняла, где добро и где зло. Я как-то попыталась на минутку представить себя на твоем месте и поняла, что у меня наверняка не хватило бы решимости так рвать со всем. Ты все-таки сильная. И дядя Паша твой умница, — я и мама всегда говорили это.

Да, дорогая, я лишь теперь поняла: мы повзрослели и, конечно, поумнели. Самой всегда трудно заметить мужание, — годы бегут как будто исподволь. Твое же письмо меня заставило задуматься об этом. И стало как-то грустно. Помнишь, как мы с тобой играли в вечную детскую игру — в классы, как пекли песочные пироги, а Владька (не помню, слюнявый такой мальчишка, вечно со спущенными чулками, — кажется, Владька) «продавал» их и кричал на весь двор: «А ну, кому, кому с пылу, с зару!» — «ж» он так и не мог выговорить, как мы с тобой ни учили его. Я часто почему-то вспоминаю это «с пылу, с зару». Милое, чудесное детство. И вот мы выросли, дорожки наши расползлись, разбрелись, перепутались, как железные дороги на карте. Их уже не соберешь в один узелок.

И мне очень грустно было, когда я читала твое последнее письмо. Вот тогда-то я и подумала об этих дорожках. Они у нас с тобой тоже разбежались в разные стороны. Не сердись за откровенность, но то, что происходило у тебя в последнее время, меня волновало гораздо меньше, чем раньше. Ведь тогда, когда ты девчонкой попала в воровскую шайку и мы получили от тебя письмо, в доме все ходуном ходило. Я ревела белугой. Мама чуть в обморок не упала. Папа метался из стороны в сторону, куда-то звонил, с кем-то консультировался. Даже Нина и Василек и те расплакались.

Сейчас я понимаю тебя по-человечески. Но если тогда ты была глупым ребенком, несмышленышем, то сейчас ты вполне взрослый человек.

То ли время, то ли расстояние сыграло свою роль, но я слишком далека от «дна», от воров, с которыми ты, слава богу, распрощалась. Мне хочется знать о твоих стремлениях, о моем дорогом Ленинграде, о культурных новостях. Вот и получается: ты занята своим, я — своим, а это «свое» у каждого такое разное! Ты, наверное, заметила, я в последнее время перестала тебе писать о своих делах. Кроме разве того, что хочу стать актрисой. И не случайно. Тебя мои дела так же мало интересовали, как твои меня. Я это чувствовала, но не сознавалась даже себе.

Не обижайся на меня, Маришка. Я ни капли не хочу обидеть тебя. Может быть, я несу околесицу. Я сама чувствую, что стала эгоисткой до невозможности. Знаю это, но не могу себя переломить. Хочу уехать скорее в Ленинград в училище, подальше от маменькиной опеки. Это тоже бывает изнурительно.

Вот видишь, как случается: ты страдаешь без семьи, а я — наоборот. Поистине, мы всегда стремимся к тому, чего не имеем.

Ах, скорей бы сдать экзамены, скорей бы уехать. Не знаю, как мама переживет этот удар. Хорошо, что Нина идет нынче в школу, будут новые заботы. Папа, так тот вообще заработался, и, кроме своего завода, у него, кажется, ничего нет на свете. С каждым годом он становится молчаливее и угрюмее.

Вообще, Маринка, я бы очень хотела встретиться с тобой. Вот будет чудо, если ты нагрянешь к нам! А пока целую. Не обижайся, еще раз прошу тебя. Я иногда думаю, думаю и в конце концов сама запутываюсь в своих суждениях. До скорой встречи, да?

Зоя.

Марина Гречанова — Павлу Евгеньевичу Быкову

Новосибирск, 12 июня 1936 года

Здравствуйте, дорогие мои дядя Паша, тетя Сима, Сережа и Володенька! Вот я и добралась до далекого Новосибирска. Вместо телеграммы посылаю эту открыточку. В первые дни я жила у Григория Афанасьевича, а сейчас устроилась в заводском общежитии, работаю токарем 3-го разряда. Ну, ничего, буду разряд повышать. Здесь курсы есть по повышению квалификации. Питаюсь в столовой.

Впечатлений много. Иногда вспоминаю Ленинград и немного грущу, но, думаю, пройдет.