Напряжение - Страница 75

— И всего-то?..

— Больше не положено, и то только сегодня, — сказал Григорий.

— Ладно хоть не блевонтин, — вздохнув, смирился Степан и уверенно свинтил крышку. Разлил по стаканам, повернулся к Николаю: — Бросай гитару, займемся делом.

Николай охотно пересел к столу. Круглое простоватое лицо его — нос сапожком, живые, но неопределенного цвета глаза, брови белесые и такие же ресницы — выражало бодрость и оптимизм. Он взял пальцами ломтик консервированной колбасы, выпрямился, поднял стакан:

— Ну, за удачу!

— Обожди, обожди, за удачу еще успеем, — перебил Степан, недовольный тем, что его опередили. — Сперва выпьем за фюрера, как положено.

Выпили. Степан шумно дохнул, подцепил алюминиевой вилкой сардину, пожевал. Красавчик Кирилл, хмелея на глазах, обмяк, заулыбался умиротворенно — открылись кривые, налезающие один на другой зубы.

— Хорошо тут… Вот за эти бы дни война кончилась, и все к чертям собачьим…

— Не-ет… За эти дни не кончится, — серьезно возразил Степан, — но скоро… К тому дело идет. Скоро заживем по-новому. Каждый за себя будет стараться, только за себя! Немцы нам помогут. Они умеют… А пока надо им послужить. И не бояться. Как струсишь — так пиши письмо праотцам. Вы еще салажата, а мне уже тридцать четыре. Я все повидал, в каких только переплетах не был! Вам такого и в страшном сне не снилось. И скажу: никогда у меня не было страха, не знаю, что это такое… Таким уж мать родила…

— Ну да… — усомнился Кирилл, хихикнув, — заливаешь! Так не бывает.

— Не веришь? — взревел Степан и придвинулся к нему. — Мне не веришь? Потому что сам трус, наверно.

Кирилл отскочил в сторону, но тут вступился Николай, попридержал его за локти.

— Верит, верит, — примирительно сказал он Степану, — не видишь, что он тебя заводит, сядь. — И ловко перевел разговор на баб.

Предмет был для всех интересный, но в бутылке уже ничего не осталось, а беседа требовала продолжения. Степан снова позвал вестового:

— Слушай, друг, еще бутылочку…

— Нельзя, норма, — угрюмо сказал Григорий, глядя в пол.

— Одну… Только одну… Мы все тебя просим… Человек ты или кто?

— Не могу, ребята, сказано: нельзя — значит, нельзя. Здесь строго.

Григорий захромал прочь от двери, вслед ему Степан пробурчал злобно: «У, сволочь косоглазая, ублюдок, креста на нем нет». Но не угомонился, минут через десять сам побежал к вестовому. Возвратился повеселевший:

— А ну, живо, у кого какое шмутье, давай сюда. — И полез в рюкзак, достал немецкие сапоги, перевязанные веревкой. — Я да не уговорю…

Свернули узел — у кого оставалась старая куртка, у кого рубаха… Степан отнес узел Григорию. Когда вернулся, потряс над головой ручищей: «Порядок!»

В томительном ожидании прошел час. Николай тренькал на гитаре, пел тенорком то грустные песни, блатные, то похабные, веселил байками и анекдотами. Наконец пришел Григорий, румяный и холодный, вытащил из карманов две бутылки самогона с затычками из газетных катышков, озираясь, поставил на стол.

— Ну молодец, паря! Ну молодец! Уважил… Садись с нами, пригубь за труды, — гудел Степан, щедро наливая ему первача. — Я сразу увидел, что ты человек… Не ошибся.

Григорий сел бочком на стул, польщенный его словами.

— Первые вы такие, что ли, — улыбнулся губатым ртом, — знаю, что нужно вашему брату. Я здесь уже второй месяц, отправлял и на Питер, и на…

— Во-во, и мы туда же, — перебил его Кирилл, уже не владевший своим телом после полстакана самогонки, — а что будет — не знаем…

Степан резко и зло тряхнул рукой в его сторону:

— Кончай разговор о делах. Наши дела — это наши дела. Со смертью в кошки-мышки играем — кто кого…

Не слушая его, Кирилл налил себе еще до краев, выпил разом с каким-то отчаянием и, сокрушая стулья, натыкаясь на косяки, рванулся на двор блевать; вполз обратно пепельно-серой тенью, в испарине, стонущий, с перекошенным ртом, повалился на койку и намертво отключился.

Степан пил не переставая и, казалось, не пьянел. Лишь речь стала замедленной, рваной, расширились зрачки и лицо приняло свекольный оттенок.

Во двор въехала машина, поурчала, затихла. Бибикнула коротенько дребезжащим фальцетом.

— Это меня, — повернул голову к окну Григорий. — Товар привезли. Ну, спасибо за угощение.

Он вышел на улицу. Черный сундук фургона, поставленного задом к самому дому, заслонил луну, кусок темно-синего, с редкими блестками звезд неба. Слышались голоса, хруст снега под ногами. Григорий отыскал сопровождавшего машину офицера. Им оказался пожилой капитан с головой, обмотанной женским платком.

— Warum läßt du warten? Du verstehst nicht die Zeit zu schätzen. — Голос у капитана был высокий, неприятный. — Der Wagen muß arbeiten und die Leute müssen auch arbeiten, nicht stillstehen. Mach schneller auf!

Шофер, неторопливый эстонец, обстукивавший сапогом колеса фургона, услышал речь капитана, подошел к нему.

— Herr Hauptmann, das ist ein Russe, er spricht deutsch nicht, — повернулся всем телом к Григорию. — Госпотин капитаан нетофолен, он гофориит, что нато скорей открыфать склаат.

Григорий снял замок с каптерки. Два солдата начали таскать ящики, коробки, кули. Капитан, сев на бочку, засунул руки в рукава шинели и задремал.

Пока машина разгружалась, шофер поднял капот и, перегнувшись, стал что-то подвинчивать отверткой при свете маленькой аккумуляторной лампочки. Григорий подошел к нему, тоже сунул голову под крышку — от мотора веяло теплом.

— Барахлит?

— Та неет, контакты нато почистить. — На Григория уставились внимательные карие глаза. — Ну?..